А давайте о стихотворенье, можно своё, можно любимого автора, или просто самое любимое))) Поговорим о поэзии?

Как больно милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,
Как больно милая, как странно,
Раздваиваться под пилой.

Не зарастёт на сердце рана,
Прольётся чистыми слезами,
Не зарастёт на сердце рана,
Прольётся пламенной смолой.

Пока жива, с тобой я буду,
Душа и кровь не раздвоимы.
Пока жива, с тобой я буду,
Любовь и смерть всегда вдвоём.

Ты пронесёшь с собой любимый,
Ты пронесёшь с собой повсюду,
Ты пронесёшь с собой повсюду,
Родную землю, отчий дом.

Но, если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но, если мне укрыться нечем
От холода и темноты.

За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернёмся оба, я и ты.

Но, если я безвестно кану,
Короткий свет луча дневного.
Но, если я безвестно кану,
За млечный пояс в звёздный дым.

Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб возвратился невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездонным и смеренным.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полу плакал, полу спал.
Когда состав на скользком склоне,
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колёса оторвал.

Нечеловеческая сила
В одной давильне всех калеча.
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.

И не кого не защитила
В дали обещанная встреча,
И не кого не защитила
Рука, зовущая в дали.

С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них.

И каждый раз на век прощайтесь,
И каждый раз на век прощайтесь,
И каждый раз на век прощайтесь,
Когда уходите на миг.

Жить отдельно,
И жить отдаленно,
Как облако,
Как свечение окон над городом
В ясной ночи.
Называть твое имя
И не слышать ответного отклика,
Чуть теплеть в твоей памяти,
Как смутное пламя свечи.
Так держаться возвышенно!
И так опасаться сниженья!
Ледникам и луне подражать,
Одиночество чтя.
Я смогу, не расстаю и свет не рассею.
Лишь пролью иногда голубые слезинки дождя.
Так случилось.
Так надо.
Но даже и этого много!
Пребывать вдалеке,
Так неслышно и жадно любя.
Не жалею тебя, не домогаюсь, не трогаю.
И в своем отчуждении
Благославляю тебя.

В.Боровицкая

Курится фимиам,
Качаются огни,
По чувствам и словам
Мы все земней земли.
Как горький дым костра,
Курится фимиам.
И в хоре голоса:
"Прощайте, Александр!"
Прощайте, Александр,
Мой город на луне,
Полярная звезда,
Сгоревшая во мне.
Простите мне, молю,
Язык бессильный мой.
Я Вас благодарю
Склоненной головой.
И кто вы? Сноп огня?
И блеск чужих огней?
Вы все равно звезда,
Сгоревшая во мне.
Полярная звезда
Из света и теней.
И да храни Вас Бог
От нежности моей.

В.Боровицкая

«Отдать тебе любовь?..» русского поэта Роберта Рождественского, написанные в 1969 году.

• Отдать тебе любовь?
• Отдай!
• Она в грязи...
• Отдай в грязи!..
• Я погадать хочу...
• Гадай.
• Еще хочу спросить...
• Спроси!..
• Допустим, постучусь...
• Впущу!
• Допустим, позову...
• Пойду!
• А если там беда?
• В беду!
• А если обману?
• Прощу!
• "Спой!"- прикажу тебе..
• Спою!
• Запри для друга дверь...
• Запру!
• Скажу тебе: убей!..
• Убью!
• Скажу тебе: умри!..
• Умру!
• А если захлебнусь?
• Спасу!
• А если будет боль?
• Стерплю!
• А если вдруг - стена?
• Снесу!
• А если - узел?
• Разрублю!
• А если сто узлов?
• И сто!..
• Любовь тебе отдать?
• Любовь!..
• Не будет этого!
• За что?!
• За то, что
  не люблю рабов.

Она гордячка, на людях не плачет.
Небось, за баней прячется, коза! -
Махнул рукой старик (сосед по даче),
Сердито глядя прямо мне в глаза.

• Не стой столбом, не заперта калитка...
  А за спиной что прячешь? Верно, клад?
  Я протянула деду в руки плитку:

• Вы передайте Нюре шоколад.

• Сама снеси. До бани путь не труден.
  А выйдет Нюрка - трёпки ей задам,
  Чтоб впредь в сады не смела лазить к людям
  И ихнюю клубнику лопать там!

Я возразила деду: - Бог же с Вами!

• Так, то не девка - сущая беда! -
  Насупившись клокастыми бровями,
  Он буркнул вслед: - Сгорел бы со стыда.

...

Она и впрямь за баней хоронилась,
Сидела там в майчонке и трусах
Под старой сливой, что над ней склонилась,
Цепляя веткой бант на волосах.

Лопатки - словно сложенные крылья
На голом тельце щуплого птенца.
Лицо в слезах, но и они не смыли
"Прямых улик" с чумазого лица.

• Как от тебя клубникой пахнет сладко! -
  Я улыбнулась, - Ладно, я шучу....
  И протянула Нюрке шоколадку:
• Возьми себе.
• А ты?
• Я не хочу.

И Нюрка из обёртки неумело
Достала шоколад, шурша фольгой.
Понюхала: - Такой ещё не ела,
А может ела... Нет...Тот был другой.

(Зашмыгав носом) - Ты не злишься, значит,
Что я в твой сад залезла?

• Больше нет.
• А деда Ваня наказал. И мячик
  В сарай убрал, и мой велосипед.

Ещё сказал, что раз его позорю,
Он сдаст меня немедленно отцу, -
Поведала своё мне Нюрка горе,
Соплю рукой размазав по лицу.

• Вы разве с папой вместе не живёте? -
  Я села рядом в мягкую траву.

• Теперь у папы есть другая тётя.
  Как мама умерла, я здесь живу.

• Прости, что я твою клубнику ела... -
  Потупив взгляд, сказала Нюрка вдруг, -

• Мне деда Ваня порки дал за дело,
  А так он добрый, он - мой лучший друг!

Мне стало стыдно...Как же я ничтожна!
Из-за клубники развезла сыр-бор,
Поймав соседку днём, что осторожно
Залезла в сад ко мне через забор.

Несла я чушь и мерзость, без разбора,
Нависнув над воришкой, как гроза,
А та, трясясь и сжавшись у забора,
Испуганно таращила глаза.

• Ты вот что, детка, кушай шоколадку... -
  Я пробурчала что-то невпопад,
  Подумав: "Нюрка, как тебе несладко.
  Здесь не поможет даже шоколад."

...

Оставив Нюрку, я неслась от бани
Туда, где Нюркин дед колол дрова,
Сказать ему: "Простите, дядя Ваня,
Я не права! Я очень не права!"

И то ли зной в разгаре, самом пике
Июльского безветренного дня,
А может запах приторный клубники
Почти душил, преследовал меня.

...

• Ну ладно... Что уж... - Он развёл руками.
  Глаза блеснули влажно, вздрогнул рот, -
  И ты звезда: то чуть не с кулаками
  К девчонке лезешь, то наоборот...

Я Нюрку напорол, конечно, малость,
Завёлся, старый дурень, да всерьёз!
А ей от жизни так уже досталось,
Что говорить о том нельзя без слёз.

Мать померла, отец всё хлыщет где-то,
Забыл наш дом, и девка не мила...
И, как назло, клубника в это лето
У нас не уродилась. Вся сгнила.

А Нюрка... Эх, дурёха! Непоседа!
Крутилась возле грядки, как лиса,
С вопросом: - А когда поспеет, деда,
Клубничка? Может через два часа?

Старик умолк, кряхтя, присел на чурку,
И тихо буркнул мне через плечо:

• Ты вот что, дочка, не серчай на Нюрку,
  Пять лет всего ей. Глупая ещё.

...

А ночью я металась по постели:
Мне снилась Нюрка - снилась без конца!
И на её тщедушном бледном теле
Торчали крылья, словно у птенца.

И я топтала ягоду по саду
Кричала: "Это ты всему виной!"
Рыдала Нюрка: "Тётенька, не надо!"
Летая, словно ангел, надо мной.

Дождавшись утра, я с клубничной грядки,
(В одной сорочке, не умыв лицо!)
В корзинку ягод собрала остатки,
Её поставив Нюрке на крыльцо.

Мне было горько, стыдно. Стыдно дико -
Как мой поступок был вчера убог!
Жаль, отоспела Нюркина клубника.
Но скоро вишня вызреет, даст Бог.

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвёртый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнётся, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получёрствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестрёнка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде, они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, тёплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придёт в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеётся время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждёт меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвёртый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам,- плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

А.Блок

Очень люблю "Реквием" Ахматовой, поэма большая, выложу отрывок

   Вступление

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

       1

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

 [Ноябрь] 1935, Москва

       2

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

 1938

зы, наверное, всем известно, что её мужем был Гумилев, чьи стихи тут уже выкладывали, он в одном из своих стихотворений предвидел свою смерть:
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Закрывшись плащом,
Проклиная бессилье,
Как часто я плакал
В плену неудач!
Друзья укоряли,
Стыдили, твердили:
«не смей раскисать,
Не сдавайся, не плачь!»
А я объяснял им,
Что слезы — от пыли,
Что я в запыленный
Закутался плащ.

Абу-ль-Атахия

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рёв огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

И.Бродский

Jaška,
Бернса люблю всего ))) но больше всего трогает легкость его любовной лирики, все его песенки о дженни и прочих ее воплощениях, и любовь к горам и собственный некий фанатизм по бедности, да ))) вообще "поцелуй" тут чуть не выложила! перечитала, в отрыве от остальных стихов и песен уж слишком он приторным покажется тем, кто с бернсом незнаком

Вот еще чего с детства люблю:

Шарль Бодлер (Charles Baudelaire)
Трубка мира
Перевод Эллиса

[Подражание Лонгфелло]

I

Маниту, жизни Властелин,
Сошел с заоблачных вершин
На беспредельный луг зеленый,
И стал могучий исполин
Среди лучей, вверху долин
На Красного Карьера склоны.

Народы вкруг себя собрав
Несчетнее песков и трав,
Он глыбу камня опрокинул
И там, где берега реки
Обняли чащей тростники,
Он стебель самый длинный вынул;

Источник всемогущий сил,
Корою трубку он набил
И, как маяк для всей вселенной,
Он Трубку Мира вдруг зажег,
И горд, и величав, и строг
Народам подал знак священный.

И вместе с утром молодым
Клубясь, струился в небо дым,
Вот он пролег извивом темным,
Вот стал белеть, густеть, и вот,
Клубясь, о тяжкий небосвод
Разбился вдруг столбом огромным.

Хребты Скалистых дальних Гор,
Равнины северных озер,
И Тавазенские поляны,
И Тускалезы чудный лес
В дыму великом знак небес
Узрели в утра час румяный.

И загремел пророков глас:
«Чья длань над нами вознеслась,
Лучи парами затмевая?
То мира мощный Властелин
Воззвал во все концы долин,
На свой совет вождей сзывая!»

И вот от дальних берегов
По лону вод, коврам лугов
Стеклись воинственные роды,
Завидев знак из дымных туч;
У Красного Карьера круч
Покорно стали все народы.

На свежей зелени полей
Пред боем взор сверкал смелей;
Как листья осени, пестрели
Их толпы грозные кругом,
И вековой вражды огнем
Их очи страшные горели.

Маниту, властелин земли,
С великой скорбью издали
На бой своих детей взирает;
Благой отец, над их враждой,
Над каждой буйною ордой
Он длань с любовью простирает.

И непокорные сердца
Вдруг покоряет длань Отца
И тенью освежает муки;
И говорит он (так ревет
Чудовищный водоворот,
Где неземные слышны звуки):

II

• О жалкий, слезный род...
  Пора!.. Внемли божественным глаголам!
  Я - Дух, чья длань к тебе щедра:
  Быка, оленя и бобра
  Не я ли дал пустынным долам?

В тебя я страсть к охоте влил,
Твои огромные болота
Пернатым царством заселил;
Ты руки кровью обагрил -
Но за зверьми ль твоя охота?

Но мне претит твоя вражда,
Преступны все твои молитвы!
И ты исчезнешь без следа
От распрей, если навсегда,
Забыв вражду, не бросишь битвы!

Вот снизойдет к тебе пророк;
Тебя уча, с тобой страдая,
Он в праздник превратит твой рок;
Когда ж просрочен будет срок -
Тебя отвергну навсегда я!

Иль мало скал и тростников
Для всех племен несметных мира?
Довольно крови, войн, оков!
Как братьев, возлюбив врагов,
Пусть каждый курит Трубку Мира!

III

И каждый бросил наземь лук,
Спеша отмыть с чела и рук
Знак торжествующе-кровавый;
И каждый рвет себе тростник;
И к бедным детям светлый лик
Маниту клонит величавый.

И, видя мир земных долин,
Маниту, жизни Властелин,
Великий, светлый, благовонный
Поднялся вновь к вратам небес
И, облаками окруженный,
В сиянье радостный исчез!

Одиночество.

Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.

Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Бродский.

Я не люблю.

Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.

Высоцкий.

Он не вернулся из боя.

Почему всё не так? Вроде — всё как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода…
Только — он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас —
Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал,
он с восходом вставал, —
А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, — не про то разговор:
Вдруг заметил я — нас было двое…
Для меня — будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалось, будто из плена весна, —
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» А в ответ — тишина:
Он вчера не вернулся из боя.

Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, —
И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло — для обоих…
Всё теперь — одному. Только кажется мне —
Это я не вернулся из боя.

Высоцкий.

Почему-то со школьных времён у меня в любимых упаднические лермонтовские "И скучно, и грустно, и некому руку подать..." и "Печально я гляжу на наше поколенье..." Всё правда, к сожалению

Похулиганить что-ли, среди классических красот...

Кир Булычев
Я проснулся утром рано.
Вижу в кухне таракана.
Этот самый таракан
Подносил ко рту стакан,
Тот, что с ночи я оставил,
В шкаф на полочку поставил.
Я тяну к себе стакан —
Не пускает таракан.
Я кричу ему: «Постой!»
А стакан уже пустой.
Тут уж донышком стакана
Я прихлопнул таракана.
Верь не верь, но так и было.
Жадность фраера сгубила.
Поделился бы со мной, —
Был бы пьяный и живой.

Почему же, почему же
Не досталось Маше мужа?
Все с мужьями спят под боком,
Только Маша одинока.

Может, Маша зла, спесива?
Может, Маша некрасива?
Нет, конечно, красота
Есть у Маши... но не та.

Очень странно: ведь у Маши
Ротик, носик прочих краше,
Попка, груди, нежный смех
У нее милее всех.

В чем же дело? В чем же дело?
Маша в детстве плохо ела,
А потом училась гадко,
Кляксы ставила в тетрадку.

Как подруга и жена
Нам такая не нужна!

Женихи к ней приходили,
Книжки, сласти приносили.
Сласти Маша сразу ела,
А на книжки не глядела.

И тогда ее жених
Просит показать дневник.
И — о ужас! — видит двойки
С тонкой троечной прослойкой.

А от мамы узнает,
Что невеста не встает,
Если в класс учитель входит.
И, конечно, не отходит
От экрана — нету слов! —
До две-над-ца-ти часов!

Тут жених смущенно встанет,
На прелестное созданье
Кинет взгляд из-под очков...
Плащ надел — и был таков!

Ведь ему подумать страшно:
Жизнь прожить с подобной Машей!
Что, прости, такая мать
Сможет детям передать?

И о чем же в самом деле
Говорить с такой в постели?
Вам понятно, почему же
Не досталось Маше мужа?

Достаётся недёшево
Счастье трудных дорог.
Что ты сделал хорошего?
Чем ты людям помог?
Этой мерой измерятся
Все земные труды.
Может, вырастил деревце
На земле Кулунды?
Может, строишь ракету?
Гидростанцию?
Дом?
Согреваешь планету
Плавок мирным теплом?
Иль под снежной порошей
Жизнь спасаешь кому?
Делать людям хорошее —
Хорошеть самому.

Людмила Татьяничева

Пять пальцев в кулаке годятся для удара.
Годятся, чтоб держать и молоток, и меч.
Пять пальцев в кулаке – опаснее пожара,
Раскрытая ладонь – залог грядущих встреч.
И пятеро друзей, когда они едины -
Разрушить их союз не сможет даже ад.
Когда один за всех - они непобедимы.
Лишь все за одного – и нет пути назад.
И если пять монет сольются воедино,
И пятеро друзей едины навсегда.
Падёт и зло, и боль, и их
первопричина,
В алмазную же пыль рассыплется беда.

Владислав Крапивин

КАК-ТО УДАРИЛАСЬ РЫБА...

 Как-то ударилась рыба об лед,  
 В мутной воде загрустила, о чем-то мечтая,  
 Или увидела: рыбный народ  
 Ходит по берегу, землю зачем-то копая.

 Рыба не знает значения слов,  
 В мутной воде она плавает, рот открывая,  
 Ну а по берегу бродит народ,  
 Золото там добывая.

 А на том берегу добывали они золотую муку,  
 А на этом молились по пояс в снегу,  
 А на том добывали муку.

 Кто-то ударится рыбой об лед,  
 В мутной воде загрустит, о чем-то мечтая.  
 Жизнь остановится, время пройдет,  
 В мутной реке тысячу раз рыбой об лед ударяя.

Игорь Сорин.
Кому интересно, другие его стихи тут lib.ru/NEWPROZA/SORIN/stihi.txt

Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.

Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок.
М. Цветаева

Ещё Стихи Г. Шпаликова люблю, разные:
Людей теряют только раз,
И след, теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,
Он все равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернем,
Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,
Поговорим и стол накроем,
Весь дом вверх дном перевернем
И праздник для него устроим.

Еще вот такое люблю, про папу:
Кукушка — Здравствуй, папа! Я к тебе. Только – где же ты? Папа, помнишь ли меня, Свою девочку? Помнишь, рвали васильки – Звёзды синие? Помнишь, папа, на руках Ты носил меня? Быстро игры я забыла, Быстро выросла, На своих уже руках Брата выносила. Улыбался мне, крикун, Ненасытным ртом...Ты не знаешь: он родился потом… Я в любви была горда — Ты приказывал, И про детство никогда Не рассказывала. Я друзей не предавала, Птиц — не мучила. Я во всём старалась быть Самой лучшею! Вот пришла к тебе, Нашла… Как устала я! Ты под камнем – молодой, А я – старая. Внука именем твоим назвала… Папа, я тебя всегда Так ждала!

Городок, что я выдумал и заселил человеками,
городок, над которым я лично пустил облака,
барахлит, ибо жил, руководствуясь некими
соображениями, якобы жизнь коротка.

Вырубается музыка, как музыкант ни старается.
Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик, браток.
На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.
Барахлит городок.

Виноват, господа, не учёл, но она продолжается,
всё к чертям полетело, а что называется мной,
то идёт по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,
и клубится листва за моею спиной.

Борис Рыжий. Люблю.

Саша Черный
Мой роман

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман,—
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,—
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей все: портрет Короленки
И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?

kosa-deresa,
Спасибо за стих про Нюрку. Почему то очень тронул.