По просьбе трудящихся. Стихи о войне.

Высоцкий
Почему всё не так, вроде, всё, как всегда,
То же небо опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять,
Кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад
И не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое.
Он мне спать не давал,
Он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
Он мне спать не давал,
Он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, не про то разговор,
Вдруг заметил я - нас было двое.
Для меня будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.
Для меня будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась словно
Из плена весна,
По ошибке окликнул его я -
Друг, оставь покурить, а в ответ тишина,
Он вчера не вернулся из боя.
Друг, оставь покурить, а в ответ тишина,
Он вчера не вернулся из боя.

Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие, как часовые.
Отражается небо в лесу, как в воде,
И деревья стоят голубые.
Отражается небо в лесу, как в воде,
И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке
Хватало вполне,
Нам и время текло для обоих.
Всё теперь одному, только кажется мне
Это я не вернулся из боя.
Всё теперь одному, только кажется мне
Это я не вернулся из боя.

Визбор
Мы это дело разом увидали –
Как роты две поднялись из земли
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталием Палычем пошли.
А солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: "Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой".
И тихо в мире, только временами
Травиночка в прицеле задрожит.
Кусочек леса редкого за нами,
А дальше – поле, Родина лежит.
И солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой ,
И я шепчу: "Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой".
Источник teksty-pesenok.ru
Окопчик наш – последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И черные проклятые мундиры
Подходят, как в замедленном кино.
И солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я кричу: "Давай, Виталий Палыч,
Давай на всю катушку, дорогой!"
...Мои года, как поезда, проходят,
Но прихожу туда хоть раз в году,
Где пахота заботливо обходит
Печальную фанерную звезду,
Где солнце жарит, чтоб оно пропало,
Где не было судьбы у нас другой,
И я шепчу: "Прости, Виталий Палыч,
Прости мне, что я выжил, дорогой".

Б Окуджава

Здесь птицы не поют, деревья не растут.
И только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут
Горит и кружит вся планета, над нашей Родиною дым
И значит нам нужна одна победа
Одна на всех мы за ценой не постоим
Одна на всех мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный, но всё ж бессилен он
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
Десятый наш, десантный батальон
Десятый наш, десантный батальон.

Едва огонь угас, звучит другой приказ,
И почтальон сойдет с ума, разыскивая нас.
Взлетает красная ракета, бьет пулемет, неутомим.
Так значит, нам нужна одна победа.
Одна на всех мы за ценой не постоим.
Одна на всех мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный, но всё ж бессилен он
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
Десятый наш, десантный батальон
Десятый наш, десантный батальон.

От Курска и Орла война нас довела
До самых вражеских ворот, такие, брат, дела.
Когда нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим.
А нынче нам нужна одна победа.
Одна на всех мы за ценой не постоим.
Одна на всех мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный, но всё ж бессилен он
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
Десятый наш, десантный батальон
Десятый наш, десантный батальон.

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли —
повзрослели они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом — солдат…
До свидания, мальчики!

Мальчики, постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
не жалейте ни пуль, ни гранат
и себя не щадите, и все-таки
постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб — разлуки и дым,
наши девочки платьица белые
раздарили сестренкам своим.
Сапоги — ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
что идете войной наугад…
До свидания, девочки!

Девочки, постарайтесь вернуться назад.

«Бьётся в тесной печурке огонь…» Алексей Сурков

Софье Крево
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

В осеннем парке

Олег Митяев

В осеннем парке городском
Вальсирует листва берёз.
А мы лежим перед броском,
Нас листопад почти занёс.
Занёс скамейки и столы,
Занёс пруда бесшумный плёс,
Занес холодные стволы
И брёвна пулеметных гнёзд.

А на затвор легла роса,
И грезится весёлый май,
И хочется закрыть глаза,
Но ты глаза не закрывай.

"Не закрывай!" - кричат грачи, -
Там сквозь берёзовый конвой
Ползёт лавина "саранчи"
На город за твоей спиной!

И ахнет роща, накренясь,
Сорвутся птицы в чёрный дым,
Сержант лицом уткнётся в грязь-
А он таким был молодым...

И руки обжигает ствол.
Ну сколько можно лить свинец!!!
Взвод ни на пядь не отошёл,
И вот он, вот уже конец...

Развозят пушки на тросах,
Все говорят:"Вставай, вставай!"
И хочется закрыть глаза,
Но ты глаза не закрывай.
"Не закрывай", - кричат грачи, -
Ты слышишь, потерпи, родной.
И над тобой стоят врачи,
И кто-то говорит: "Живой".

В осеннем парке городском
Вальсирует листва берёз.
А мы лежим упав ничком,
Нас листопад почти занёс.
Нас листопад почти занёс.
В осеннем парке городском...
Вальсирует листва берёз.
А мы лежим упав ничком,
В осеннем парке городском...

VitaМаx: Раньше никогда почему то не слышала это стихотворение. у знакомых новосибирцев была песня на эти стихи. Дуэтом. очень просто и сильно.

Колоколенка
Л. Сергеев

На горе, на горочке,
Стоит колоколенка,
А с неё по полюшку
Лупит пулемёт.
И лежит на полюшке,
Сапогами к солнышку,
С растакой-то матерью
Наш геройский взвод.

Мы землицу лапаем
Скуренными пальцами,
Пули, как воробушки
Плещутся в пыли.
Митрия Горохова
Да сержанта Мохова
Эти вот воробушки
Взяли да нашли.

Тут старшой Крупенников
Говорит мне тоненько
Чтоб я принял смертушку
За честной народ,
Чтоб на колоколенке
Захлебнулся кровушкой
Растакой-разэтакий
Этот сукин кот.

Я к своей винтовочке
Крепко штык прилаживал,
За сапог засовывал
Старенький наган,
"Славу..." третьей степени,
Да медаль отважную
С левой клал сторонушки
Глубоко в карман.

Мне сухарик подали,
Мне чинарик бросили,
Мне старшой Крупенников
Фляжку опростал,
Я её испробовал,
Вспомнил маму родную,
И по полю ровному
Быстро побежал.

А на колоколенке
Сукин кот занервничал,
Стал меня выцеливать,
Чтоб наверняка,
Да, видать сориночка
Малая песчиночка
В глаз попала лютому,
Дёрнулась рука.

Ну, я винтовку выронил,
Да упал за камушек,
Чтоб подумал вражина,
Будто зацепил.
Да он, видать, был стреляный,
Сразу не поверил мне,
И по камню-камушку
Длинно засадил.

Да, видно не судьба была
Пули мне отпробовать.
Сам старшой Крупенников
Встал, как на парад...
Сразу с колоколенки,
Весело чирикая
В грудь слетели пташечки,
Бросили назад...

Я кричал без голоса,
Грыз землицу горькую,
Я бежал не думая
В горку, напрямик.
Жгла меня и мучила
Злоба неминучая,
Метил в колоколенку
Мой голодный штык.

Горочки-пригорочки,
Башни, колоколенки...
Что кому назначено,
Чей теперь черёд.
Рана не зажитая...
Память не убитая
Солнышко да полюшко,
Да геройский взвод.

Городок провинциальный,
Летняя жара,
На площадке танцевальной
Музыка с утра.

Рио-Рита, Рио-Рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

• Ничего, что немцы в Польше,
  Но сильна страна.
  Через месяц, и не больше,
  Кончится война.*

Рио-Рита, Рио-Рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

Городок провинциальный,
Летняя жара,
На площадке танцевальной
Музыка с утра.

Рио-Рита, Рио-Рита,
Соло на трубе!
Шевелюра не обрита,
Ноги при себе.

Ничего, что немцы в Польше,
Но сильна страна.
Через месяц, и не больше,
Кончится война.

Рио-Рита, Рио-Рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

С.Никитин

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони ты, мой маленький.

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

Эти пронзительные строки написал в 1944 году 19-летний танкист Ион Деген

На фронте не сойдешь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали

Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.

Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель

Как правильно танцуют падэспань.

Лето 1944

• *

Случайный рейд по вражеским тылам.

Всего лишь ввод решил судьбу сраженья.

Но ордена достанутся не нам.

Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.

За наш случайный сумасшедший бой

Признают гениальным полководца.

Но главное — мы выжили с тобой.

А правда — что? Ведь так оно ведется.

Сентябрь 1944

Зияет в толстой лобовой броне

Дыра. Броню прошла насквозь болванка.

Мы ко всему привыкли на войне.

И всё же возле замершего танка

Молю судьбу:

когда прикажут в бой,

Когда взлетит ракета, смерти сваха,

Не видеть даже в мыслях над собой

Из этой дырки хлещущего страха.

Ноябрь 1944

Он же.

Это песня. Самая пронзительная о войне.

На полянке детский сад, чьи-то внучки, чьи-то дочки.
И панамки их торчат, словно белые грибочки.
Ах, какая благодать! Небеса в лазурь одеты,
До реки рукой подать, до реки рукой подать.
До войны одна неделя.

Вой снарядов, Ленинград, орудийные раскаты.
Уплывает детский сад, от блокады, от блокады.
А глаза полны тоской по Илюшке и по Натке,
По единственной такой, по единственной такой
Уплывающей панамке.

Кораблю наперерез огневым исчадьем ада
Мессершмидта чёрный крест воспарил над детским садом.
На войне как на войне - попаданье без ошибки...
И панамки на волне, а панамки на волне,
Словно белые кувшинки...

Боже правый, неужель это может повториться?
Боже правый, им уже было б каждому за тридцать!
Тот же луг, и та река, детский щебет на полянке...
И несутся облака, и несутся облака,
Словно белые панамки.........

До мурашек и до слез все стихи......

Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.

 Она выламывалась жерлами,  
 Но мы не верили ей дружно  
 Всеми обрубленными нервами  
 В натруженных руках медслужбы.

 Мы доверяли только морфию,  
 По самой крайней мере -- брому.  
 А те из нас, что были мертвыми,--  
 Земле, и никому другому.

 Тут все еще ползут, минируют  
 И принимают контрудары.  
 А там -- уже иллюминируют,  
 Набрасывают мемуары...

 И там, вдали от зоны гибельной,  
 Циклюют и вощат паркеты.  
 Большой театр квадригой вздыбленной  
 Следит салютную ракету.

 И там, по мановенью Файеров,  
 Взлетают стаи Лепешинских,  
 И фары плавят плечи фраеров  
 И шубки женские в пушинках.

 Бойцы лежат. Им льет регалии  
 Монетный двор порой ночною.  
 Но пулеметы обрыгали их  
 Блевотиною разрывною!

 Но тех, кто получил полсажени,  
 Кого отпели суховеи,  
 Не надо путать с персонажами  
 Ремарка и Хемингуэя.

 Один из них, случайно выживший,  
 В Москву осеннюю приехал.  
 Он по бульвару брел как выпивший  
 И средь живых прошел как эхо.

 Кому-то он мешал в троллейбусе  
 Искусственной ногой своею.  
 Сквозь эти мелкие нелепости  
 Он приближался к Мавзолею.

 Он вспомнил холмики размытые,  
 Куски фанеры по дорогам,  
 Глаза солдат, навек открытые,  
 Спокойным светятся упреком.

 На них пилоты с неба рушатся,  
 Костями в тучах застревают...  
 Но не оскудевает мужество,  
 Как небо не устаревает.

 И знал солдат, равны для Родины  
 Те, что заглотаны войною,  
 И те, что тут лежат, схоронены  
 В самой стене и под стеною.

Константин Левин

Юрий Левитенский
Ну что с того, что я там был?
Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат,
Ни тех форсированных рек.

— Я неопознанный солдат,
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт,
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд,
Я в нём, как мушка в янтаре.

— Ну что с того, что я там был?
Я всё избыл, я всё забыл.
Не помню дат, не помню дней,
Названий вспомнить не могу.

— Я топот загнанных коней,
Я хриплый окрик на бегу,
Я миг непрожитого дня,
Я бой на дальнем рубеже,
Я пламя Вечного огня
И пламя гильзы в блиндаже.

— Ну что с того, что я там был,
В том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.

Я не участвую в войне —
Она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
Дрожит на скулах у меня.

Уже меня не исключить
Из этих лет, из той войны,
Уже меня не излечить
От тех снегов, от той зимы.
Вдвоём — и с той землёй, и с той зимой
Уже меня не разлучить,
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.
Ну что с того, что я там был?!

С.Михалков

Занесенный в графу
С аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской.

Его номер по книге:
«Три тысячи двести девятый».
«Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой...»

Кто чинил его? Где?
В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
Кто носил его? Владек?
Или русская девочка Женя?..

Как попал он сюда, в этот склад,
В этот список проклятый,
Под порядковый номер
«Три тысячи двести девятый»?

Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой
Пришли эти детские ноги

В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали?

Здесь на всех языках
О спасенье пытались молиться:
Чехи, греки, евреи,
Французы, австрийцы, бельгийцы.

Здесь впитала земля
Запах тлена и пролитой крови
Сотен тысяч людей
Разных наций и разных сословий...

Час расплаты пришел!
Палачей и убийц - на колени!
Суд народов идет
По кровавым следам преступлений.

Среди сотен улик -
Этот детский ботинок с заплатой.
Снятый Гитлером с жертвы
Три тысячи двести девятой.

Юлия Друнина. Ёлка
На втором Белорусском еще продолжалось затишье,
Шел к закату короткий последний декабрьский день.
Сухарями в землянке хрустели голодные мыши,
Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.

Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала.
Показалось - конца не предвидится этой войне.
Захотелось домой, поняла, что смертельно устала.
(Виновато затишье - совсем не до грусти в огне!)

Показалась могилой землянка в четыре наката.
Умирала печурка. Под ватник забрался мороз...
Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята:

• Почему ты одна? И чего ты повесила нос?

Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки.
Посмотрела на небо - ракета ль сгорела, звезда?
Прогревая моторы, ревели немецкие танки,
Иногда минометы палили незнамо куда.

А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,
То застыла не веря: пожарами освещена
Горделиво и скромно красавица елка стояла!
И откуда взялась среди чистого поля она?

Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели,
Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад...
Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.

Дорогие мои д`артаньяны из ротной разведки!
Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,
всю жизнь!
Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки...
Вдруг обвал артналета и чья-то команда: "Ложись!"

Контратака! Пробил санитарную сумку осколок,
Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу...

Сколько было потом новогодних сверкающих елок!
Их забыла, а эту забыть не могу...

Владимир Калиниченко (узник концлагеря Сан-Пельтен)

Я эту собаку запомнил как человека...
Случилось это в 44-ом, зимой.
Игрался спектакль "Охота XX века"
Перед шеренгой застывшей от страха, немой.

У коменданта была привязанность к догам
И был экземпляр, казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога
И вот этот зверь величаво шагнул на снег
И вывели жертву...
Стоял мальчишка продрогнув,
Куда тут бежать, он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу

И тот в два прыжка расстояние преодолел.
Обнюхав жертву,
прошелся спокойно рядом
Был он великолепен в размашистом, легком шагу.
Вернулся дог к коменданту,
и честным собачьим взглядом
Сказал человеку пёс

• "Ребёнок ведь, не могу!"
  Лагфюрер пожал плечами,
  Ему-то разницы нету,
  Раскрыл кобуру
  у пряжки с надписью "С нами Бог",
  Но едва сверкнула вороненая сталь пистолета
  В эсэсовское горло впился красавец дог!
  Дога четвертовали,
  Пустив под лопасти шнека……

Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене свой барак,
Но эту собаку я вспоминаю как Человека
Единственного Человека,
Среди фашистских собак!

Еще очень вот эту песню люблю

Прожектор шарит осторожно по пригорку,
И ночь от этого нам кажется темней.
Который месяц не снимал я гимнастерку,
Который месяц не расстегивал ремней.
Есть у меня в запасе гильза от снаряда,
В кисете вышитом - душистый самосад.
Солдату лишнего имущества не надо.
Махнем, не глядя, как на фронте говорят.

Солдат хранит в кармане выцветшей шинели
Письмо от матери, да горсть родной земли.
Мы для победы ничего не пожалели.
Мы даже сердце как HЗ не берегли.
Что пожелать тебе сегодня перед боем?
Ведь мы в огонь и дым идем не для наград.
Давай с тобою поменяемся судьбою.
Махнем, не глядя, как на фронте говорят.

Мы научились под огнем ходить не горбясь,
С жильем случайным расставаться не скорбя.
Вот потому-то, наш родной гвардейский корпус,
Сто грамм с прицепом надо выпить за тебя.
Покуда тучи над землей еще теснятся,
Для нас покоя нет и нет пути назад.
Так чем с тобой мне на прощанье обменяться?
Махнем, не глядя, как на фронте говорят.

Песня о конце войны. Высоцкий

Сбивают из досок столы во дворе,
Пока не накрыли - стучат в домино.
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
Но тянется время - и все решено.

Вот уже довоенные лампы горят вполнакала -
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть "языка".

Вот уже обновляют знамена. И строят в колонны.
И булыжник на площади чист, как паркет на полу.
А все же на Запад идут и идут эшелоны.
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.

Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец -
Все смыло потоком народной беды,
Которой приходит конец наконец.

Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги.
Вот и шторы - долой! Затемненье уже ни к чему.
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,
Он все выгоняет - и холод, и страх, и чуму.

Вот от копоти свечек уже очищают иконы.
И душа и уста - и молитву творят, и стихи.
Но с красным крестом все идут и идут эшелоны,
Хотя и потери по сводкам не так велики.

Уже зацветают повсюду сады.
И землю прогрело, и воду во рвах.
И скоро награда за ратны труды -
Подушка из свежей травы в головах.

Уже не маячат над городом аэростаты.
Замолкли сирены, готовясь победу трубить.
А ротные все-таки выйти успеют в комбаты,
Которых пока еще запросто могут убить.

Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви,
без долгов,
А все же на Запад идут и идут эшелоны,
А нам показалось, совсем не осталось врагов.

Песня о погибшем друге
Всю войну под завязку я все к дому тянулся,
И хотя горячился, воевал делово.
Ну а он торопился, как-то раз не пригнулся,-
И в войне взад-вперед обернулся, за два года - всего ничего!
Не слыхать его пульса с сорок третьей весны,
Ну а я окунулся в довоенные сны.
И гляжу я, дурея, но дышу тяжело...
Он был лучше, добрее, добрее, ну а мне повезло.

Я за пазухой не жил, не пил с господом чая,
Я ни в тыл не стремился, ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел.
Для меня не загадка их печальный вопрос -
Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся: "Извините, что цел!
Я случайно вернулся, вернулся, ну а ваш не сумел".

Он кричал напоследок, в самолете сгорая:

• Ты живи, ты дотянешь! - доносилось сквозь гул.
  Мы летали под богом, возле самого рая -
  Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.
  Встретил летчика сухо райский аэродром.
  Он садился на брюхо, но не ползал на нем,
  Он уснул - не проснулся, он запел - не допел,
  Так что я вот вернулся, ну а он не сумел.

Я кругом и навечно виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.
И хотя мы живыми до конца долетели,
Жжет нас память и мучает совесть - у кого? У кого она есть.

Кто-то скупо и четко отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой, как бетон полосы.
И на ней - кто разбился, кто - взлетел навсегда...
Ну а я приземлился, а я приземлился - вот какая беда.

Е.Агранович.

От героев былых времён
Не осталось порой имён.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой.
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых,
Этот вечный огонь,
Нам завещанный одним,
Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов,
Целый свет помнит их в лицо.
Вот застыл батальон в строю,
Снова старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти,
Трудный путь им пришлось пройти.
Это те, кто в штыки
Поднимался, как один,
Те, кто брал Берлин.

Нет в России семьи такой,
Где б не памятен был свой герой,
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно высший суд,
Для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя
Ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть...

Я сейчас на работе разревелась............

Отличная тема! До слез прямо.